Игорь Тумаш - Миром правит любовь![= Влюбленный сыскарь]

Самая обыкновенная, кстати, водичка, прогретая до двадцати двух градусов, черноморская. Просто забыли менты, что кроме митусни с уголовными ублюдками, ежедневной борьбы за кусок хлеба для их некрепких, маленьких семей в жизни человеческой должны еще существовать часы ничегонеделанья и южной неги.

Песчаная, растянувшаяся на многие километры вдоль берега полоса была сплошь усеяна дымящимися туристскими телами. «Аискрим, аискрим, — кричали снующие между ними пляжные торговцы. — Налетайте на пиво холодное пенное!» В воздухе, будто ящеры, парили неуклюжие дельтапланы. Морскую зыбь без устали нарезали наглые как акулы, наверно изобретенные флоридскими империалистами, водные мотоциклы. Жизнь дремала, жизнь кипела, жизнь заглатывала новые для жизни силы.

— Леха, а Леха, давай хоть в карты сыграем, — никак не мог абсолютно расслабиться Швед.

— Да отстань ты, — лениво отвечал Бисквит, поворачиваясь на другой бок.

— Что там, на фатерлянде? — спросил он Прищепкина, слушавшего транзистор через наушники.

— Цезивые осадки и холера, — кисло ответил Георгий Иванович.

Бисквит внимательно вслушался в себя. Душа молчала.

— Нет, еще не соскучился. В Хургаду завтра можно лететь смело.

Швед повернулся к Прищепкину:

— Жора, как ты думаешь, нам удастся осмотреть пирамиды? — Шеф в ответ лишь пожал плечами. — Но ведь для Египта они все равно, что Эйфелева башня для Парижа!

— Мне кажется, если мы освободим Болтутя и Артема, то вполне можем позволить себе съездить к пирамидам. Леха, как это место называется, а? Ты вроде был там.

— Долина Гиза, — нехотя ответил Бисквит. — По сути, это пригород Каира. Лично у меня вообще впечатления о Египте не самые лучшие: тамошние судьи на плове прокатили. Я привез с собой красный узгенский рис, добавил исхафанскую зару, иссык–кульский барбарис. Словом, сварил канонический мусульманский плов — с одним муллой консультировался, — а они и пробовать не стали… В Египте плов вообще с пшенки варят и на вкус тот сладковатый. Ни фига египтяне в плове не соображают.

— Да что ты все о спорте, да о спорте, — заволновался несносный, любознательный Швед. — Лучше о пирамидах расскажи. Это же совершенно особое для планеты место. Я где–то читал, будто пирамиды как бы притягивают Небо к Земле — в энергетическом смысле. В Гизе стихии стыкуются. И стоит пересечь невидимую границу между ними — попадаешь в четвертое измерение. А если, например, побывать внутри пирамиды, на месте установки саркофага, то сразу омолодишься лет на двадцать. И зазубренные бритвенные лезвия там прямо на глазах восстанавливаются. Так ты попадал в четвертое измерение? Омолодился?

— К хамлу в лапы, вот куда попал. В Египте, как и в любой восточной стране, всякого рода «легкие деньги» ценятся неадекватно высоко. Поэтому у пирамид, отлавливая белых паломников, всегда ошиваются тысячи ловкачей. Они навязывают всякого рода услуги, которые оценивают астрономически. Например, весьма и весьма навязчиво предлагают себя в качестве фотомодели. Или фотографа — кнопку вашей же мыльницы нажать. Выглядит это так. На вас налетает человек двадцать, сдирают фотоаппарат, снимают на фоне пирамиды и начинают требовать плату. Все двадцать при этом орут, словно вы оскорбили их лучшие чувства, размахивают у вас под носом грязными руками. Чтобы только отделаться — платишь.

— Разве нельзя их послать подальше?

— Белые в принципе просто не обладают такой психической силой, чтобы посылать арабов к ядреной фене. Ведь всю нашу энергию поглощает материальное производство. Арабы же не производят практически ничего. Даже сувениры в арабских странах в основном китайского происхождения. Наверно, и мысль о необходимости кропотливого ежечасного труда весьма редко посещает их головы. К тому же климат к этому не особо располагает: в пятидесятиградусном пекле «стахановы» не водятся. Однако кушать–то хочется. Вот и извращаются: их физическая и интеллектуальная энергия сублимируется в психическую, столь нужную в извечной специфической восточной борьбе за «быстрые» деньги. Это ни в коем случае не оценка, что мы, мол, хорошие, а они не очень. Скорее биологическая констатация. Ведь нельзя сказать, что осина плоха или хороша, она просто осина. Такая, какая есть. Тем более что в арабской цивилизации появились тенденции к расслоению по культурному признаку. Престиж образования поднялся на очень высокую отметку. В результате появилась довольно мощная прослойка интеллигенции. Причем, высокообразованной, с дипломами самых престижных европейских университетов: нашей «образованщине» до нее — ой как далеко. И аристократия, олигархи тамошние, по сравнению с российскими вполне симпатичные. Потому что чувство локтя не теряют — на Востоке с этим делом вообще очень строго — с низами делятся. Есть в арабах еще куча положительных черт: не пьют, не воруют, детей не бросают. Так что и морального права осуждать их — мы не имеем. Резюмируя сказанное, можно сделать вывод, что арабская — исламская, если брать шире — цивилизация, вообще имеет другие точки координат добра и зла. Поэтому судить о верности их расстановки нам не дано.

В начавшемся процессе мировой глобализации более сильная цивилизация поглотит слабейшую. Параллельным существованиям приходит конец. И лично у меня абсолютной уверенности нет, что атлантическая цивилизация заведомо сильнее исламской. Та уже скушала высокоразвитую древнеегипетскую и ничего, даже не поперхнулась… Но я отвлекся, залез в дебри. В общем, и я поддался на уговоры этих пираний: не устоял перед искушением прокатиться на верблюде. Когда громоздился между горбов, то с погонщиком договорился так: один круг вокруг пирамиды за двадцать фунтов. Ну, объехали… А он меня на второй повел! Стой, кричу, опускай зверя! Высоко ведь, на верблюжьей спине–то, метра три будет. А я с детства высоты боюсь. Тот будто оглох! Так три круга и провел. Ну и зарядил соответственно — шестьдесят фунтов… Вот такое оно, четвертое измерение. Что же касается омоложения… Мне тридцать четыре, а я выгляжу на четырнадцать?.. И полицейские, которые стояли у входа во внутрь пирамиды, мне показались отнюдь не младенцами. А между тем площадку, где был установлен саркофаг, они в туалет превратили.

— Что?! — У Шведа брови аж до границы волос взмыли. — Не может быть! Это место священное!

— Но ведь полицейским в туалет куда–то ходить нужно было, — ухмыльнулся Бисквит. — Ладно, кто со мной плавать?

— Аискрим, аискрим! Налетайте на пиво холодное пенное!

Если б кто знал, как хотелось Прищепкину задернуть шторы, завалиться и покемарить после моря, хотя б с часок. Тем более, Бисквит со Шведом так и поступили. Велик был соблазн сделать им команду «подъем»… Хрен с ними, пусть отдохнут ребята.

Надо вставать! Что поделаешь? Ведь служба сыскаря — это вам не с кралями по пальмовым аллеям шастать, не ситро в кафетерии пить. Это тяжелый труд, смертельный риск за понюшку табаку и ежедневное, ежечасное насилие над самим собой. Короче, встал наш соколик с кровати и стал одеваться. Нужно было ехать в больницу.

Прищепкин почему–то предполагал увидеть женой Болтутя какую–нибудь финтифлюшку блондинку, но Лена оказалась брандиплужкой брюнеткой. В принципе, в женщинах он не разбирался, только в преступницах, но Лена…

Лена его поразила. Душевная очень. Не в смысле бюста — тот обычный, «троечка», навряд ли больший. Так сказать, вообще поразила. Глаза у нее были такиие… Нет, и о глазах Елены Болтуть не получится рассказать Прищепкину. Ведь он привык только приметы разыскиваемых преступников описывать. Ну, серые. Точнее, в тон ментовского галстука… Все, насчет ее глаз дальше у Пришепкина ступор…

Интересно, чего она в этом скользком Болтуте нашла? Чувствовал Прищепкин, что Болтуть — ох как не прост! Скользок, двуличен. Таких типчиков поискать. Было бы интересно также узнать и то, куда такие женщины исчезают, когда Георгий Иванович выходит на тропу любви? Почему на его долю достаются только Раечки, а Лен хапают болтути?.. Вопрос.

В общем, на какую–то минуту сердце у детектива Прищепкина вдруг стало теплым–теплым, в голове вспыхнула двухсотка, то есть как бы лампа очень–очень яркая. И ОН ПОНЯЛ, ЧТО ЛЕНА БОЛТУТЬ СМОГЛА БЫ СТАТЬ ДЛЯ НЕГО ДОРОЖЕ УМНИЦЫ МУХТАРА! (между прочим, самой лучшей собаки Краснопартизанского РОВДа города Киселевграда, с которой он когда–то начинал службу в рядах правоохранительных органов. И которую очень, очень любил.)

Но он, конечно же, не посмел признаться Лене в своих чувствах. Прищепкин элементарно… сробел. Да–да, этого немногословного, сурового с виду человека, который с голыми руками бросался на гранатометы, зенитно–артиллерийские комплексы «Шилка» и под плавающие бронетранспортеры — будто заклинило. Он мог говорить о чем угодно, но только не О ВСПЫХНУВШЕМ В ЕГО СЕРДЦЕ ПЛАМЕНИ.